Молитва от оружия

Чудотворные слова: молитва от оружия в полном описании из всех найденных нами источников.

Заговор оберег от оружия

Всякому стрельцу немирному,

На пищалях и луках,

На клинках и ножах,

На всяком ратном оружии.

Вы, узлы, заградите стрельцам

Все пути и дороги.

Поступайте, замкните все пищали,

Вкрутите все луки,

Повяжите все ратное оружие.

Сила и щит за мною. Аминь.

Похожие новости

Комментарии (0)

Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.

Молитва от оружия

Class aptent taciti sociosqu ad litora

1. Да воскреснет Бог, и разудутся врази его, и да бежать от лица его

ненавидящи, яко исчезает дым, да исчезнут беси от лица любящих Бога: буди

путь их тьма и ползок, и ангел Господень прогоняя их, видящии мя вон

бежища от мене, раба Божия (имя рек), падут из них углие огненно,

низложищи их во вратах, благословение Господне на главе моей, все зубы

супостатом сокрушил еси, Господи, и на мне благословени. Аз успух и спах,

яко Господь заступит мя. Суди, Господи, обидящи мя, возстани на борющия

мя, возстани, сокруши, Господи, под ноги наща, да покорены были бы нам и

падшии под ноги нашими, Сокруши, Господи, лук их и стрелы, и пищали, и

пушки, и пули, свинец и олово, и всякое железо, и древо их. Крестом

ограждаются, супостатам своим сопротивляемся, не боящееся его коварства и

их обаятельства, яко гордость их упразднися и попран бысть на древе

крестнем. Силою распятого Христа спаси, Господи, люди своя и благослови

достояние свое. Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во

веки веков. Аминь.

2. Бога, Господа нашего Иисуса Христа, заговариваю я, раб Божий

(имя), тело свое грешное от стрелы и от сабли, и от рогатины, и от секиры

доспешные. Буди тело мое грешное крепче камени и булата, и всякие вещи, и

железа простого, и паче меди. Помилуй, Господи, раба Божия (имя) от пули и

ядер, стрел. Крест Господень, мир Господа, Бога и Спаса нашего, и Иисуса

Христа. Стой, стрела, чрез Деву Марию и чрез пророка Иоанна, Крестителя

Господня, и чрез ангелы и архангелы, и чрезо вся святые жены, и чрез вся

праведные християне, ктороый поживши в заповедях и в законе Господни !

Стой, стрела, не ходи до меня, раба Божия (имя), поведением Бога и

праведнаго, чрез Благовещение пресвятые Богородицы! Стой, стрела, не ходи

до меня, раба Божия (имя), чрез обещание милосердия Божия! Стой, стрела,

не ходи чрез тернов венец, который был на главе Господа нашего, и Иисуса

Христа! Стой, стрела, не ходи до меня, раба Божия (имя), чрез копия и

гвоздие Господа нашего и Спаса, и Иисуса Христа, всемогущаго Бога, иже

никто же не может сокрушити служебника своего, раба Божия (имя), и ныне, и

присно, и во веки веков. Аминь.

3. Есть озеро железное, есть царь железный. И тот царь имеет власть,

и защищает от всякого железа меня, раба Божия (имя), от сабли и копия, и

от меди, и рогатины, и от топора, и ножов, и от всякия детели приплодныя.

Помилуй, Господи, наш истинный Христос, Царь Славы небесной, мене, раба

Божия (имя), роса буди о всякое железо. Поведи, Царь, стрелы прочь от

меня, раба Божия (имя), во всякое древо и железо, клей – в рыбу, а рыба –

в море, а перья – во птицу, а птица – в небо; полети от меня, раба Божия

(имя), всякое железо и всякие стрелы, и рогатины, и копия, и сабли, и

кинжалы, и топоры – прочь от меня, раба Божия (имя), ныне и присно, и во

веки веков. Аминь.

4. Бога, Господа Нашего, Иисуса Христа словом заговариваюсь и совим

златым щитом прикрой меня, раба Божия (имя), стрелять стрелою железною и

ударить саблею, и ткнуть копием и рогатиною, и всяким каленым железом. И

пойдет стрела-железница от меня, раба Божия (имя), во всякое железо

секучее и каленое, и простое. И пойдет из столца в дуб, из дуба пойдет во

всякое дерево, из древа пойдет за море Хвалынское, Похвала отца от

стрелы-железницы, от сабли и рогатины, и секиры доспешныя, от булата

красного и синяго, от стали и ножа, и от кинжала, и от свинца, и от меди,

и от проволоки медныя и железныя, от всякого приправу железного. Лежит ли

бел камень Алатырь в море-окияне, круг того камня тридесять замков

железных. И сколь те замки крепки – моего супостата стрела втуне бывает и

секира за поясом, и рогатина в руках у всякого лихова человека. Стоит ли

причистая Богородица, мати Христа Бога нашего, своею розою защищает меня,

раба Божия (имя), от стрелы-железницы и от булата, и от сабли, и от секиры

доспешныя, рогатины и свинцу, и меди, и от проволоки и всякого приправу

железнаго. Стоит великий Николае Чудотворец и отгоняет от меня, раба Божия

(имя), всякого лихова человека, немирнаго, немлющего за руку и за волосы,

и за все суставы, не пущают моего супостата, лихова человека, и стрелы из

рук его. Сколь крепки в окияне-море тридесять замков, стольбы и на меня,

раба Божия (имя) были крепки. Столь крепка на белом камне кора, столь бы

крепко было мое тело, раба Божия (имя). На горах каменных стою я, раб

Божий (имя), поклоняюся на все четыре стророны Иисусу Христу, Вышнему

Творцу и Храброму Георгию, и архистратигу Михаилу, и всем небесным силам,

Гавриилу и Козме и Домияну, и архидиакону Стевану, и святым апостолам

Петру и Павлу, и всем святым апостолам. И ставлюся я, раб Божий (имя), в

горшок и котел железный, и покрываются церковию железною, отыкаюся круг

себя, раба Божия (имя), втридесять тынов железных, и замыкаюсь в тридесять

замков железных от своих супостатов и от всех воинов, и немирного плеча, и

от ведуна и от ведуницы, от отрока и от кровницы, от всякого лихаго

человека. Тогда меня, раба Божия (имя), испортят, когда на небеси

пересчитают звезды частые и коли окиян-море высохнет, и тогда те ключи из

моря-окияна восстанут и коли ту змею из того камня выгонят. И коли те

ключи восстанут и коли та змея-коропивка восстанет, тогда меня, раба Божия

(имя), сыщут ведуны и ведуницы, и всякой лихой человек. И тех им в небеси

звезд не пересчитать, и моря не выпивать, змея-скоропивка не выгнать, раба

Божия (имя) не парчивать, а моим супостатам и всяким людям, и воинским

людям, везунам и везуницам, и взрослым, и малым детям. Аминь.

МОЛИТВА ЗАДЕРЖАНИЯ СТАРЦА ПАНСОФИЯ АФОНСКОГО. СУТЬ МОЛИТВЫ

МОЛИТВА ЗАДЕРЖАНИЯ – ПОМОЩЬ И ОРУЖИЕ В БОРЬБЕ С НЕЧИСТОЙ СИЛОЙ

ВИДЕО: МОЛИТВЫ ЗАДЕРЖАНИЯ ДЛЯ ЗАЩИТЫ ОТ НЕЧИСТОЙ СИЛЫ

КАК ЧИТАТЬ МОЛИТВУ ЗАДЕРЖАНИЯ?

Обращаться к Всевышнему в своих просьбах, используя молитву задержания, можно утром или вечером. Однако, некоторые подвижники благочестия говорят, что для этой молитвы не нужно никакого благословения, но в течение 9 дней прочтения необходимо: – осуществлять контроль над своим психическим и эмоциональным состоянием, избегать нервных срывов и подобного рода проявлений. И всё же, лучше следовать словам самого старца Пансофия и взять благословение.

Старец оставил миру необычный текст, где он горячо просит Отца Небесного и Святых уберечь от дьявольского нападения. В этом и есть суть молитвы задержания, которую также можно использовать в самых сложных жизненных ситуациях. Это, поистине, молитва от врагов и злых людей.

ТЕКСТ МОЛИТВЫ ЗАДЕРЖАНИЯ

  • Иконы: «Святая Троица», «Михаил Архангел», «Святцы».
  • Большие праздничные свечи — 3 шт.
  • Свеча для дома.
  • Ладан и ложка для ладана.

3. В центр треугольника поставьте блюдо, в которое нужно положить все обрядовые предметы.

МОЛИТВА ОТ РУЖЬЯ 16 страница

Сотник отвел разъезд версты на три и остановился, сверяясь с картой. Казаки съехались кучей покурить. Григорий слез было ослабить подпруги, но вахмистр блеснул на него глазами:

— Я тебе чертей всыплю. На конь!

Сотник закурил, долго протирал вынутый из чехла бинокль. Перед ними, тронутая полуденным зноем, лежала равнина. Справа зубчатилась каемка леса, в нее вонзалось отточенное жало дороги. Версты за полторы от них виднелась деревушка, возле нее изрезанный глинистый крутояр речки и стеклянная прохлада воды. Сотник долго смотрел в бинокль, щупая глазами омертвелые в безлюдье улицы, но там было пусто, как на кладбище. Манила зазывно голубеющая стежка воды.

— Надо полагать — Королевка? — Сотник указал на деревушку глазами.

Вахмистр подъехал к нему молча. Выражение его лица без слов говорило: «Вам лучше знать. Наше дело маленькое».

— Проедем туда, — нерешительно сказал сотник, пряча бинокль и морщась, как от зубной боли.

— Не напоремся на них, ваше благородие?

— Мы осторожно. Ну, трогаем.

Прохор Зыков — поближе к Григорию. Лошади их шли рядом. В опустелую улицу въехали с опаской. Каждое окно сулило расправу, каждая распахнутая дверь сарая вызывала при взгляде на нее чувство одиночества и противную дрожь вдоль спинного хребта. Магнитом притягивало взгляды к заборам и канавам. Въехали хищниками, — так в глубокую зимнюю ночь появляются около жилья волки, — но улицы пустовали. Одуряющая висела тишина. Из раскрытого окна одного дома послышался наивный бой стенных часов, звук их лопался выстрелами, и Григорий заметил, как сотник, ехавший впереди, дрогнул, судорожно лапнул кобуру револьвера.

В деревне не было ни одной души. Разъезд вброд переехал речушку, вода подходила лошадям по пузо, они охотно шли в воду и пили на ходу, взнузданные, понукаемые всадниками. Григорий жадно всматривался во взмученную воду; близкая и недоступная, она тянула к себе непреодолимо. Если б можно было, он соскочил бы с седла, лег, не раздеваясь, под дремотный перешепот струй так, чтобы холодом и ознобом охватило спину и мокрую от пота грудь.

За деревней с холма виден был город: квадраты кварталов, кирпичные здания, разлив садов, шпили костелов.

Сотник въехал на впалую вершину холма, приставил к глазам бинокль.

— Вон они! — крикнул, шевеля пальцами левой руки.

Вахмистр, за ним казаки по одному въезжали на выжженную солнцем вершину, всматривались. По улицам, крохотные отсюда, сновали люди, прудили переулки обозы, мельтешились конные. Григорий, щуря глаза, глядел из-под ладони; он различал даже серую, чужую окраску мундиров. Возле города бурели свежевырытые логова окопов, над ними кишели люди.

— Сколько их… — изумленно протянул Прохор.

Остальные молчали, зажатые в кулаке одного чувства. Григорий прислушивался к учащенному бою сердца (будто кто-то маленький, но тяжелый, там, в левой стороне груди, делал бег на месте) и сознавал, что владеет им совсем иное чувство при взгляде на этих чужих людей, чем то, которое испытывал он на маневрах, видя «противника».

Сотник делал в полевой книжке какие-то отметки карандашом. Вахмистр согнал с холма казаков, спешил их, поднялся к сотнику. Тот поманил Григория пальцем:

Григорий поднялся на холм, разминая затекшие ноги. Сотник подал ему сложенную вчетверо бумажку.

— У тебя лошадь добрей остальных. К командиру полка наметом.

Григорий спрятал в грудной карман бумагу, сошел к лошади, спуская на подбородок ремень фуражки.

Сотник глядел ему вслед, выждал, пока Григорий сел на коня, и кинул взгляд на решетку ручных часов.

Полк подтягивался к Королевке, когда Григорий прискакал с донесением.

Полковник Каледин отдал распоряжение адъютанту, и тот запылил к первой сотне.

Четвертая сотня текла по Королевке и быстро, как на ученье, развернулась за околицей. От холма подскакал с казаками третьего взвода сотник Семенов.

Сотня выравнивала подкову построения. Кони мотали головами: жалил слепень; позвякивали уздечки. В полуденной тиши глухо гудел топот первой сотни, проходившей последние дворы деревни.

Подъесаул Полковников на переплясывающем статном коне выскакал перед строй; туго подбирая поводья, продел руку в темляк. Григорий, задерживая дыхание, ждал команды. На левом фланге мягко грохотала первая сотня, разворачиваясь, готовясь.

Подъесаул вырвал из ножен шашку, клинок блекло сверкнул голубизной.

— Со-о-от-ня-а-а-а-а! — Шашка накренилась вправо, влево и упала вперед, задержавшись в воздухе повыше торчмя поднятых ушей коня. «Рассыпаться лавой, и вперед», — в уме перевел Григорий немую команду. — Пики к бою, шашки вон, в атаку марш-марш! — обрезал есаул команду и выпустил коня.

Глухо охнула земля, распятая под множеством копыт. Григорий едва успел опустить пику (он попал в первый ряд), как конь, захваченный хлынувшим потоком лошадей, рванулся и понес, забирая вовсю. Впереди рябил на сером фоне поля подъесаул Полковников. Неудержно летел навстречу черный клин пахоты. Первая сотня взвыла трясучим колеблющимся криком, крик перенесло к четвертой сотне. Лошади в комок сжимали ноги и пластались, кидая назад сажени. Сквозь режущий свист в ушах Григорий услышал хлопки далеких еще выстрелов. Первая цвинькнула где-то высоко пуля, тягучий свист ее забороздил стеклянную хмарь неба. Григорий до боли прижимал к боку горячее древко пики, ладонь потела, словно смазанная слизистой жидкостью. Свист перелетавших пуль заставлял его клонить голову к мокрой шее коня, в ноздри ему бил острый запах конского пота. Как сквозь запотевшие стекла бинокля, видел бурую гряду окопов, серых людей, бежавших к городу. Пулемет без передышки стлал над головами казаков веером разбегающийся визг пуль; они рвали впереди и под ногами лошадей ватные хлопья пыли.

В середине грудной клетки Григория словно одубело то, что до атаки суетливо гоняло кровь, он не чувствовал ничего, кроме звона в ушах и боли в пальцах левой ноги.

Выхолощенная страхом мысль путала в голове тяжелый, застывающий клубок.

Первым упал с коня хорунжий Ляховский. На него наскакал Прохор.

Оглянувшись, Григорий запечатлел в памяти кусочек виденного: конь Прохора, прыгнув через распластанного на земле хорунжего, ощерил зубы и упал, подогнув шею. Прохор слетел с него, выбитый из седла толчком. Резцом, как алмазом на стекле, вырезала память Григория и удержала надолго розовые десны Прохорова коня с ощеренными плитами зубов, Прохора, упавшего плашмя, растоптанного копытами скакавшего сзади казака. Григорий не слышал крика, но понял по лицу Прохора, прижатому к земле с перекошенным ртом и вылезшими из орбит телячьими глазами, что крикнул тот нечеловечески дико. Падали еще. Казаки падали и кони. Сквозь пленку слез, надутых ветром, Григорий глядел перед собой на серую киповень бежавших от окопов австрийцев.

Сотня, рванувшаяся от деревни стройной лавой, рассыпалась, дробясь и ломаясь. Передние, в том числе Григорий, подскакивали к окопам, остальные топотали где-то сзади.

Высокий белобровый австриец, с надвинутым на глаза кепи, хмурясь, почти в упор выстрелил в Григория с колена. Огонь свинца опалил щеку. Григорий повел пикой, натягивая изо всей силы поводья… Удар настолько был силен, что пика, пронизав вскочившего на ноги австрийца, до половины древка вошла в него. Григорий не успел, нанеся удар, выдернуть ее и, под тяжестью оседавшего тела, ронял, чувствуя на ней трепет и судороги, видя, как австриец, весь переломившись назад (виднелся лишь острый небритый клин подбородка), перебирает, царапает скрюченными пальцами древко. Разжав пальцы, Григорий въелся занемевшей рукой в эфес шашки.

Австрийцы бежали в улицы предместья. Над серыми сгустками их мундиров дыбились казачьи кони.

В первую минуту, после того как выронил пику, Григорий, сам не зная для чего, повернул коня. Ему на глаза попался скакавший мимо него оскаленный вахмистр. Григорий шашкой плашмя ударил коня. Тот, заломив шею, понес его по улице.

Вдоль железной решетки сада, качаясь, обеспамятев, бежал австриец без винтовки, с кепи, зажатым в кулаке. Григорий видел нависший сзади затылок австрийца, мокрую у шеи строчку воротника. Он догнал его, Распаленный безумием, творившимся кругом, занес шашку. Австриец бежал вдоль решетки, Григорию не с руки было рубить, он, перевесившись с седла, косо держа шашку, опустил ее на висок австрийца. Тот без крика прижал к ране ладони и разом повернулся к решетке спиною. Не удержав коня, Григорий проскакал; повернув, ехал рысью. Квадратное, удлиненное страхом лицо австрийца чугунно чернело. Он по швам держал руки, часто шевелил пепельными губами. С виска его упавшая наосклиэь шашка стесала кожу; кожа висела над щекой красным лоскутом. На мундир кривым ручьем падала кровь.

Григорий встретился с австрийцем взглядом. На него мертво глядели залитые смертным ужасом глаза. Австриец медленно сгибал колени, в горле у него гудел булькающий хрип. Жмурясь, Григорий махнул шашкой. Удар с длинным потягом развалил череп надвое. Австриец упал, топыря руки, словно поскользнувшись; глухо стукнули о камень мостовой половинки черепной коробки. Конь прыгнул, всхрапнув, вынес Григория на середину улицы.

По улицам перестукивали редеющие выстрелы. Мимо Григория вспененная лошадь протащила мертвого казака. Нога его застряла в стремени, и лошадь несла, мотая избитое оголенное тело по камням.

Григорий видел только красную струю лампаса да изорванную зеленую гимнастерку, сбившуюся комом выше головы.

Муть свинцом налила темя. Григорий слез с коня и замотал головой. Мимо него скакали казаки подоспевшей третьей сотни. Пронесли на шинели раненого, на рысях прогнали толпу пленных австрийцев. Они бежали скученным серым стадом, и безрадостно-дико звучал стук их окованных ботинок. Лица их слились в глазах Григория в студенистое, глиняного цвета пятно. Он бросил поводья и, сам не зная для чего, подошел к зарубленному им австрийскому солдату. Тот лежал там же, у игривой тесьмы решетчатой ограды, вытянув грязную коричневую ладонь, как за подаянием. Григорий глянул ему в лицо. Оно показалось ему маленьким, чуть ли не детским, несмотря на вислые усы и измученный — страданием ли, прежним ли безрадостным житьем, — покривленный суровый рот.

— Эй, ты! — крикнул, проезжая посредине улицы, незнакомый казачий офицер.

Григорий глянул на его белую, покрытую пылью кокарду и, спотыкаясь, пошел к коню. Путано-тяжел был шаг его, будто нес за плечами непосильную кладь; гнусь и недоумение комкали душу. Он взял в руки стремя и долго не мог поднять затяжелевшую ногу.

Казаки-второочередники с хутора Татарского и окрестных хуторов на второй день после выступления из дому ночевали на хуторе Ея. Казаки с нижнего конца хутора держались от верховцев особняком. Поэтому Петро Мелехов, Аникушка, Христоня, Степан Астахов, Томилин Иван и остальные стали на одной квартире. Хозяин — высокий дряхлый дед, участник турецкой войны — завел с ними разговор. Казаки уже легли спать, расстелив в кухне и горнице полсти, курили остатний перед сном раз.

— На войну, стал быть, служивые?

— На войну, дедушка.

— Должно, не похожая на турецкую выйдет война? Теперь ить вон какая оружия пошла.

— Одинаково. Один черт! Как в турецкую народ переводили, так и в эту придется, — озлобляясь неизвестно на кого, буркнул Томилин.

— Ты, милок, сепетишь-то без толку. Другая война будет.

— Оно конечно, — лениво, с зевотцей, подтвердил Христоня, о ноготь гася цигарку.

— Повоюем, — зевнул Петро Мелехов и, перекрестив рот, накрылся шинелью.

— Я вас, сынки, вот об чем прошу. Дюже прошу, и вы слово мое попомните, — заговорил дед.

Петро отвернул полу шинели, прислушался.

— Помните одно: хочешь живым быть, из смертного боя целым выйтить — надо человечью правду блюсть.

— Какую? — спросил Степан Астахов, лежавший с краю. Он улыбнулся недоверчиво. Он стал улыбаться с той поры, когда услышал про войну. Она его манила, и общее смятение, чужая боль утишали его собственную.

— А вот какую: чужого на войне не бери — раз. Женщин упаси бог трогать, и ишо молитву такую надо знать.

Казаки заворочались, заговорили все сразу:

— Тут хучь бы свое не уронить, а то чужое.

— А баб как нельзя трогать? Дуриком — это я понимаю — невозможно, а по доброму слову?

— Рази ж утерпишь?

— А молитва, какая она?

Дед сурово насталил глаза, ответил всем сразу:

— Женщин никак нельзя трогать. Вовсе никак! Не утерпишь — голову потеряешь али рану получишь, посля спопашишься, да поздно. Молитву скажу. Всю турецкую войну пробыл, смерть за плечми, как переметная сума, висела, и жив остался через эту молитву.

Он пошел в горницу, порылся под божницей и принес клеклый, побуревший от старости лист бумаги.

— Вот. Вставайте, поспешите. Завтра, небось, до кочетов ить тронетесь?

Дед ладонью разгладил на столе хрустящий лист и отошел. Первым поднялся Аникушка. На голом, бабьем лице его трепетали неровные тени от огня, колеблемого ветром, проникавшим в оконную щель. Сидели и списывали все, кроме Степана. Аникушка, списавший ранее остальных, скомкал вырванный из тетради листок, привязал его на гайтан, повыше креста. Степан, качая ногой, трунил над ним:

— Вшам приют устроил. В гайтане им неспособно водиться, так ты им бумажный курень приспособил. Во!

— Ты, молодец, не веруешь, так молчи! — строго перебил его дед. — Ты людям не препятствуй и над верой не насмехайся. Совестно так-то и грех!

Степан замолчал, улыбаясь; сглаживая неловкость, Аникушка спросил у деда:

— Там, в молитве, про рогатину есть и про стрелу. Это к чему?

— Молитва при набеге — это ишо не в наши времена сложенная. Деду моему, покойнику, от его деда досталась. А там, может, ишо раньше была она. В старину-то с рогатинами воевать шли да с сагайдаками.

Списывали молитвы на выбор, кому какая приглянется.

Господи, благослови. Лежит камень бел на горе, что конь. В камень нейдет вода, так бы и в меня, раба божия, и в товарищей моих, и в коня моего не шла стрела и пулька. Как молот отпрядывает от ковалда, так и от меня пулька отпрядывала бы; как жернова вертятся, так не приходила бы ко мне стрела, вертелась бы. Солнце и месяц светлы бывают, так и я, раб божий, ими укреплен. За горой замок, замкнут тот замок, ключи в море брошу под бел-горюч камень Алтор, не видный ни колдуну, ни колдунице, ни чернецу, ни чернице. Из океан-моря вода не бежит, и желтый песок не пересчитать, так и меня, раба божия, ничем не взять. Во имя отца, и сына, и святого духа. Аминь.

Дата добавления: 2015-08-05 ; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав

Оценка 4.2 проголосовавших: 145
ПОДЕЛИТЬСЯ

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Please enter your comment!
Please enter your name here